Надежда Шер. Василий Григорьевич Перов
Перова радовало все, а главное, он твердо знал теперь, что работать по-настоящему может только здесь, дома, на родине. Конечно, пребывание за границей его нисколько не «образумило», но, как он сам говорил, «сильно подвинуло в технической стороне живописи». С интересом прислушивался он ко всем разговорам, расспрашивал обо всем. Прянишников говорило том, что кончает две картины: «Мальчик-коробейник» и «Чтение письма в овощной лавке»; рассказывал, что задумал новую картину - «Гостиный двор», или «Шутники», но еще не знает, как назовет ее. Прянишников только что прочел пьесу Островского «Шутники», и она так поразила его, что он должен написать картину на ту же тему, но иначе, по-своему. «Для нас, русских жанристов, - говорил он, - Москва - клад... тут так много оригинального, своеобразного, такой обильный материал, что художникам и пера и кисти есть над чем поработать».
И Перову весело слушать Прянишникова, видеть, как он вырос, как уверенно говорит о своих работах. А что делают другие московские художники, бывшие воспитанники Училища живописи и ваяния,- Неврев, Пукирев, Саврасов? Неврев только что написал очень хороший портрет актера Щепкина; Василий Владимирович Пукирев продолжает преподавать в училище, а его картина «Неравный брак» пользуется огромным успехом. Ведь это он изобразил любимую девушку - свою невесту, которую против ее воли выдают замуж за богатого старика. А Алексей Кондратьевич Саврасов все чудит, придумывает свои, новые методы преподавания, сражается с академическими профессорами, выставляет иногда превосходные пейзажи.
За два года, пока Перова не было, написано много картин, и самые лучшие всегда попадают к Третьякову. О Третьякове Прянишников говорит с гордостью - он собирает картины, чтобы в будущем передать свою коллекцию городу Москве и создать народную картинную галерею, - ходят слухи, что и завещание уже написал.
К Третьякову Перов непременно пойдет: хочется навестить свой «Сельский крестный ход на пасхе», да еще он обещал художнику Валерию Якоби, с которым виделся в Париже, посмотреть, «как поживает» его «Привал арестантов». И вообще, должен же он посмотреть все, что сделано без него москвичами! И обязательно надо съездить в Петербург, повидаться с Леонидом Соломаткиным и посмотреть его картину «В погребке», о которой Прянишников говорит, что это на редкость хорошая и грустная картина: уличные музыканты - старик и девочка - развлекают в погребке пьяного городового... Говорят, что Костя Флавицкий уже кончил свою «Княжну Тараканову». Как все это интересно и замечательно!
Но, пожалуй, самое интересное и замечательное сейчас в Петербурге для Перова - Крамской и те бунтовщики, которые год назад ушли из академии. Он узнал об этом еще в Париже. Шишкин был в это время за границей и получил подробное письмо, в котором рассказывалось, как все это произошло. Во время конкурсного экзамена в академии учащиеся-выпускники - конкуренты, как их тогда называли,- отказались писать картины на заданную академией тему.
Академическое начальство возмутилось, но конкуренты твердо стояли на своем, и во время выпускных экзаменов тринадцать художников-живописцев и один скульптор подали заявление о выходе из академии. Скандал получился грандиозный. Молодые художники отказались от всего - и от мастерских при академии, и от надежд на золотую медаль, и от заграничного пенсионерства. Это был первый организованный и смелый бунт молодых, демократически настроенных художников против императорской Академии художеств.
Бунтовщики объединились вокруг Крамского - своего вожака, поселились в одной квартире, жили коммуной; вскоре организовали Артель свободных художников. На первых порах, конечно, очень трудно было жить и работать - заказов было мало, денег еще меньше, Но никто не боялся трудностей, работали с увлечением, свободно. На лето артельщики разъезжались по разным углам России, присматривались к жизни народа, а кому нельзя было уехать - снимали какие-нибудь сараюшки на дачах под Петербургом, работали с натуры. Осенью привозили свои работы, от которых веяло свежестью, новизной, почти всегда устраивали выставки этюдов, картин, портретов для друзей и знакомых - официально устраивать выставки им не разрешалось.
Но ничто для Перова не могло сравниться с последними стихами Некрасова, с последней его поэмой «Мороз, Красный нос». Вот Некрасов пишет, что каждая новая его песня
Будет много печальнее прежней.
Потому что на сердце темней
И в грядущем еще безнадежней...
Какая это суровая и страшная правда! Он не был в России два года, а после так называемого «освобождения крестьян» прошло около четырех лет. Изменилось ли что-нибудь за это время? Он знает: манифест о свободе крестьян - это обман, «мерзость», как говорил Чернышевский, и народ по-прежнему нищий, голодный и
В жизни крестьянина, ныне свободного,
Бедность, невежество, мрак...
Первые месяцы по приезде, когда Перов весь был охвачен чувством радости, счастья от встречи с родиной, с родным небом, с Москвой, постепенно отходили далеко. Тревога все больше заползала в душу, он глубже вглядывался в окружающую действительность, все острее ощущал дыхание современности, которая врывалась в его жизнь, щемила сердце. И во всем - в каждом человеке, с которым он встречался, в каждой подмосковной деревушке, куда, по старой привычке, уходил на долгие прогулки и где, как всегда, много разговаривал с крестьянами,- он чувствовал что-то настороженное, пасмурное.
продолжение...
|
