|
Иван Крамской. Глава из книги Надежды Шер о художниках-передвижниках
О выставке много писали в газетах и журналах. Там часто бывал Стасов, и его почти всегда окружала толпа. Он подолгу останавливался у отдельных картин, громко говорил, с кем-то спорил, что-то доказывал. «Когда речь пошла о портретах, - писал он в статье о выставке, - разумеется, каждый сейчас же спрашивает: «А что же Крамской, где же Крамской? Ведь нынче его портреты знамениты и великолепны - неужели их нет на нынешней выставке?» - Есть, есть, конечно, есть: еще бы не быть тут его произведениям, когда он один из самых неутомимых и талантливых русских живописцев...» И дальше обо всей выставке говорил, что она «поразительна не по одному только прекрасному своему намерению - она тоже поразительна и по прекрасному осуществлению его. Почему? Потому что теперешнее поколение художников другое. Это люди с таким же талантом, что и прежде, но только голова у них другая... перед нами другая порода, здоровая и мыслящая».
А писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, приветствуя выставку, писал: «...Отныне произведения русского искусства, доселе замкнутые в одном Петербурге, в стенах Академии художеств, или погребенные в галереях и музеях частных лиц, сделаются доступными для всех обывателей Российской империи вообще. Искусство перестает быть секретом, перестает отличать званых от незваных, всех призывает и за всеми признает право судить о совершаемых им подвигах».
Выставка имела огромный успех. И после «двухмесячного, самого блестящего существования» переехала в Москву, где ее ждали с нетерпением. Из Москвы ей предстояло совершить путешествие в Киев, Одессу, Харьков, Воронеж. Крамской все это время был в «приподнятом духе», как он говорил, - ведь сбывались самые сокровенные его мечты.
Так начинались для русского искусства знаменательные семидесятые годы: в жизнь вступали новые «здоровые, мыслящие» люди - передвижники, как стали называть художников, членов Товарищества, и русское искусство перестало быть «секретом» избранных и стало достоянием широких народных масс.
На лето Крамской с семьей - у него было уже четверо детей - перебрался на дачу недалеко от Петербурга. С ним вместе поселился ученик академии - художник Константин Аполлонович Савицкий, один из самых преданных друзей Товарищества, очень добрый и скромный человек, с которым Крамской долгие годы был связан дружескими отношениями. Немного поздней приехал Иван Иванович Шишкин с женой. Обещал приехать и Васильев, но болезнь держала его в Крыму.
С раннего утра Шишкин и Савицкий обычно уходили на этюды, а Крамской работал в мастерской, где был установлен подрамник с огромным холстом для картины «Христос в пустыне». Савицкий позднее вспоминал, что часто видел, как на рассвете Иван Николаевич потихоньку, чтобы никого не разбудить, пробирался к себе в мастерскую и, забыв обо всем на свете, работал до самого вечера. Сомнения одолевали его. «Не знаю, что выходит. Шишкин говорит, что очень что-то хорошее. Савицкий чуть не удивляется; единственный человек, которому я верю, жена, говорит: «Ты у меня не спрашивай, я присмотрелась, кажется хорошо...» - писал он Васильеву. - Как бы я хотел, чтобы Вы видели... и верьте, Ваш приговор был бы для меня действительным приговором. И я уверен. Вы бы не стали умалчивать чего-нибудь из желания смягчить удар, если его нужно нанести».
Картину «Христос в пустыне» Крамской готовил ко второй передвижной выставке. Этой картине он придавал особое значение. Задумал ее давно, когда впервые увидел картину Александра Иванова «Явление Христа народу». Зажглась мысль самому написать картину, по-своему, по-новому истолковать евангельский миф о Христе. В пустыне среди голых камней сидит Христос. Он сидит уже давно, усталый, измученный; он не заметил, как прошла ночь, наступил рассвет, не чувствует холода- он весь во власти глубоких, мучительных мыслей. Что это за человек? О чем он думает? Когда Крамского спрашивали об этом, он отвечал: «Это не Христос. Я не знаю, кто это. Это выражение моих личных мыслей». А «личные мысли» Крамского всегда были теми высокими и прекрасными мыслями о подвиге, о долге перед народом, о служении человечеству, которыми жили лучшие люди того времени.
Современники так и понимали картину. «Те черты, которые Вы придали своему созданию, по-моему, вовсе не служат к возбуждению жалости к «страдальцу»... Нет, меня они сразу поразили, как выражение громадной нравственной силы, ненависти к злу, совершенной решимости бороться с ним», - писал Крамскому писатель Всеволод Михайлович Гаршин.
Над картиной «Христос в пустыне» Крамской работал очень долго. Ездил за границу, смотрел картины старых мастеров, был в Крыму, бродил по окрестностям Бахчисарая, по тем местам, которые напоминали палестинскую пустыню, наблюдал восход солнца, раннее утро.
Картина все годы жила с ним, он думал о ней то урывками, то неотступно изо дня в день, представлял ее всю и чувствовал, что должен ее написать. И он работал и работал над ней.
К концу сентября Крамской с семьей переехал в Петербург - в декабре решено было открыть вторую выставку передвижников, а картина все еще не была готова. Крамской очень волновался, торопился, а Третьяков уже побывал у него в мастерской, купил картину и всегда считал ее одной из лучших картин своей галереи.
Незадолго до выставки приехали из Москвы художники, привезли картины. Как-то повелось так, что первые годы останавливались у Крамского и Шишкина, постоянных жителей Петербурга. В квартире Крамского целые дни стоял оживленный говор, смех, забегали друзья, обсуждалась будущая выставка, новые картины, передавались московские новости. Последние дни перед выставкой начиналась самая горячая работа, в которой большинство художников принимало участие. В помещении выставки распаковывали ящики, развешивали полотна, тут же делали кое-какие исправления, чинили рамы.
продолжение...
|
